– Что значит для вас любовь? Почему так много

Она верит в то, что у каждого свой путь. И всегда знала, что ее роли никуда от нее не уйдут. Маша Миронова работает в «Ленкоме» и не изменяет ему на стороне — за исключением работы с режиссером Андреем Жолдаком. Первым их совместным проектом стал «Опыт освоения „Чайки“ системой Станиславского». Вторым, после которого к ней пришло профессиональное признание, — «Федра. Золотой колос». 28 марта Маша получит за него премию «Кумир».

Фотография: Роман Александров

Маша, за «Федру» тебя наградили премией Дома актера, дадут «Кумира», ты номинирована на «Золотую маску»… Такое признание приятно?

Кстати, «Золотую маску» я не хочу получать. Вместе со мной номинируется замечательная артистка, обожаемая мною Алла Борисовна Покровская, которая всю жизнь отдала театру и у которой нет этой премии. Конечно, мне приятно, что я сделала шаг в профессии, открыла для себя жанр трагедии. А что касается признания… Я ничего особенного не чувствую, вне этого существую.

Но когда-нибудь признание было для тебя приятным, неожиданным?

Самое неожиданное, конечно, первое. И это был фильм «Свадьба». С ним связаны не только награды, но и потрясающие, очень радостные воспоминания - о бесшабашной юности и самом начале творческого пути. (Смеется. )

Бесшабашность и ты… Трудно совместить!

(Смеется.) Да уж! Но «Свадьба» для меня была именно бесшабашной. Я играла тогда не так профессионально, больше было «куража первой встречи». Да и все актеры были еще неизвестные - молодые ребята, которые поехали на съемки с замечательным настроением, и в результате мы дружной компанией во главе с Павлом Семеновичем (Лунгиным. - Прим. ОК !) сделали такой фильм. Хотя, конечно, это он его сделал, а мы весело провели время.

Марк Захаров как-то сказал, что взял тебя в «Ленком» как дочь друга, но счастлив вдвойне, что ты оказалась талантливой… Ты доказала всем, чего стоишь?

Я ничего никому не доказывала. Я не шла по стопам своих родителей, и мне жалко людей, которые так поступают. Я считаю, что существует судьба, и человек сам ее выстраивает. На любом месте можно реализоваться, имея стремление. Для меня именно «Ленком» был очень важен, мне хотелось там быть. И это был шаг именно с моей стороны - прийти в «Ленком». Это не был шаг Марка Анатольевича, который где-то меня увидел и взял. Просто я пришла к нему и сказала, что очень хочу в «Ленком».

Анна Большова рассказывала, как Захаров спросил ее: «Аня, вы хороший человек?» Она сказала: «Хороший». А что бы ты ответила?

Я бы сказала: «Я, Марк Анатольевич, очень хороший человек!» (Смеется.) Если честно, у меня нет серьезного ответа на этот вопрос. Мне кажется, его и быть не может.

Как думаешь, твое мнение о себе совпадает с мнением окружающих?

Давно, когда я себя еще не знала, мне казалось, что нет. (Смеется.) Но со стороны всегда виднее, поэтому полезно прислушиваться к чужому мнению. Только я против штампов, ярлыков. Мнение людей, которые знают меня близко, я готова выслушать, но не люблю, когда люди судят слишком просто. Например: «Раз этот человек родился в такой-то семье, следовательно, он гламурный, принадлежит к элите, у него такой-то образ жизни»… Ставят клеймо, совершенно не зная тебя. Вот против этого я всегда бастовала и никогда не воспринимала всерьез. Иначе я бы сошла с ума.

Как тебе кажется, ты изменилась с 18-20 лет?

Мне кажется, кардинально я не изменилась. Я стараюсь развиваться в профессии, работать над собой. Раньше мне была не очень интересна светская жизнь, сейчас она мне вообще неинтересна, как и такие вещи, как награды, рейтинги. У российского человека вообще такой менталитет: мы любим до умопомрачения, а потом эту же любовь низвергаем. То же с признанием. Я этой огромной любви людей боюсь, как и возвышения. Изначально столько критики лилось в мой адрес из-за того, что я ношу фамилию Миронова… Критики дают такие оценки, что у многих актеров после их статей вообще не хватает сил второй раз на сцену выйти!

Ты всегда была очень закрытой для прессы.

Это не закрытость и не дистанция. Скорее предпочитаю уважительное «вы». Я не понимаю, зачем рассказывать о личной жизни. Может, мне объяснят те, кто рассказывает? (Смеется.) Ты знаешь, что делает народ с этим? «Это» лежит в туалете или выбрасывается на помойку. А я не хочу, чтобы история моих отношений лежала у кого-то в мусорном ведре или в туалете.

Ты или снимаешься по ночам, или уезжаешь в другой город… А как же семья, сын Андрей?

Проблемы возникают, когда я уезжаю. В Москве, при всей плотности графика, я все равно рядом с семьей. А Андрею 14 лет, он достаточно взрослый для того, чтобы разогреть ужин и остаться одному дома.

Чувствуешь себя мамой взрослого сына?

Нет, пока с этим не могу свыкнуться.

Вы общаетесь на равных?

В общем, да. Но периодически во мне включается мама: я становлюсь старшей и начинаю давать наставления. Как и все подростки, Андрей чувствует меру дозволенного, рубеж, и он хочет сдвинуть этот рубеж и чуть-чуть сдвигает. Я вижу родительскую миссию в том, чтобы предупредить его и направить, чтобы он не перешел эту границу. Но нельзя на все говорить «нет»: перегнешь палку - ребенка заклинит, и он будет все больше и больше требовать.

Ты ведь многое ему можешь дать материально, не боишься избаловать?

Никогда в жизни я его не баловала, относилась к нему как к себе. Да у Андрея и нет больших запросов. Слава богу, он не был избалован вещами. В нашей семье на этом не акцентировали внимание. В детстве у него были одни домашние штанишки, которые он донашивал до дыр и плакал: боялся, что вторых не будет. Это было трогательно. Вообще я не хочу много говорить о сыне. Он еще ничего не сделал, чтобы им так сильно интересовались.

Общаясь с Андреем, вспоминаешь, как ты росла, как тебя воспитывали?

Бабушка говорила, что у меня была легкая жизнь. Но я росла в неполной семье, рано потеряла отца. Пришлось начать зарабатывать самой - в этом была жесткая необходимость. Работала переводчиком с английского. Андрей живет шоколаднее, чем я. Не потому, что я его балую, а просто такова реальность. У них время вседозволенности - тусовочное, сплошной клип.

А если бы тебе временно пришлось жить только на зарплату в театре?..

Ну и что? У меня были такие периоды. Я умею так организовать бюджет, чтобы жить по средствам, которые у меня есть.

Какие у тебя были отношения с мамой?

Мамочку свою я очень люблю. Всегда воспринимала ее как ребенка. Мне казалось, что я гораздо взрослее ее, я была старшей в семье. Вообще внутренне мне больше лет, только сейчас я начинаю входить в пору соответствия своего душевного возраста биологическому.

Ты говоришь, что тебе неинтересны вещи, но при этом ты всегда стильно одета…

Основную часть моего стиля создает профессия. В жизни меня мало интересуют марки вещей, которые я ношу. Пожалуй, единственный бренд, который я могу назвать, - это Burberry. Эта марка мне нравится своим европейским стилем. В нем нет вычурности, есть идеальный вкус.

А для тусовок, премий у тебя есть наряды?

Вечерние платья у меня не вяжутся с нашей страной, мне кажется, что у нас это выглядит неестественно. Здесь вся эта «ярмарка тщеславия» смешна. Я не могу одеться на кинематографическую церемонию, как американские звезды наряжаются на «Оскар». У нас нет той звездной индустрии, того уровня жизни, чтобы актеры так выделялись. Я ни разу не была на «Овне», на «Кинотавре». На «Маску» пойду первый раз, и то потому что номинируюсь. И уж точно не надену вечернее платье.

Тебя часто можно увидеть без косметики. Нет времени краситься?

Я об этом даже не думаю. Может быть, я не женщина по природе? (Смеется.) Иногда мне кажется, что я должна была родиться мальчиком.

В тебе много мужских качеств?

Очень! Я привыкла свою жизнь выстраивать, у меня все разложено по полочкам. Во мне нет женской истеричности. Я всегда знаю, чего хочу. И в работе так же. Например, Андрею Жолдаку на репетициях «Федры» было со мной сложно: для женщины я слишком много инициативы беру на себя. Я и сама безумно люблю мужественных женщин. Таких как моя бабушка. Она часто говорила: «Есть женщины как куры. Курица видит зерно, и она его клюет, клюет, а что там дальше, она не видит во-об-ще, потому что она курица». Вот мне нравятся женщины и люди, которые кроме этого зерна видят что-то дальше.

Веришь в любовь на всю жизнь?

Конечно. Это бывает не так уж редко.

Ты говорила, что любовь в принципе не может быть счастливой, потому что она все равно обречена: кто-то уходит раньше…

В любви есть трагическая сторона. Более того, я убеждена, что в жизни вообще не существует хеппи-энда. Объективность нашей жизни - это большая трагедия. Остается видеть радость в том, что у нас есть. Существуют предлагаемые обстоятельства: мы живем, понимая, что умрем… С этим нужно смириться.

Правда, что, репетируя «Федру», ты была настолько погружена в роль, что было неважно, есть ли рядом мужчина?

Да. Это, наверное, ужасная черта, и мужчине, который рядом со мной, приходится нелегко. Но я считаю, что все, что нужно, в моей жизни будет, а то, что не нужно, мне и не нужно. Я фаталист. И я не из тех женщин, которые будут удерживать, притягивать. Может быть, так я оправдываю свой эгоизм, но я никогда не была готова подчинять свою жизнь кому бы то ни было. В профессии я очень инициативна, а в личной жизни придерживаюсь позиции: «Делай что должно, и будь что будет». Я даю мужчине много свободы: если он захочет уйти, я отпущу. Понимаю, мужчинам с этим тяжело существовать, но это данность. Я человек упертый.

Что обязательно должно быть в твоем мужчине? Сильное плечо?

Совсем не обязательно. Главное - верность. В остальном я уже больше склонна искать проблемы в себе, чем в окружающих. Может быть, это возраст? (Смеется.) Но говорить о недостатках мужчин не хочу, допускаю, что что-то не так было и есть во мне самой.

Ты давно с Димой. Наверное, умеешь прощать, понимать человека?

Я консервативна, не люблю особо ничего менять в жизни - и в первую очередь людей. Я в этом совсем не легкомысленна. Хотя не знаю, в чем я легкомысленна. (Смеется.) Этой черты у меня теперь нет. Иногда, может быть, и хотелось бы какого-то легкомыслия, но уже не получается.

Ни в чем? Например, раз - и встала на горные лыжи…

И приехала с ногой в руке. (Смеется.) Как это у многих случалось.

А сорваться вдруг в романтическое путешествие?

Нет, точно не сорвусь. Я планирую свою жизнь, и бесшабашности во мне нет вообще. (Смеется.) Это ужасно!

30 августа в прокат выходит комедия «Вождь разнокожих» по мотивам рассказа О. Генри. В фильме действие перенесено из провинциальной Америки прошлого века в современную Москву, а папа мальчика «превратился» в маму — деловую женщину в исполнении Марии Мироновой. GRAZIA узнала у актрисы, близка ли ей роль «железной леди», почему она не хочет появляться на одной сцене с сыном и чего ждет от нового сезона.

GRAZIA: Мария, в фильме вы играете жесткую, неуступчивую женщину. Роль далась легко?
МАРИЯ МИРОНОВА: Мне сразу приглянулся этот образ, потому что я всегда хотела исполнить мужскую роль. Это, конечно, не совсем то, о чем я мечтала, но моему персонажу действительно присущи качества, чаще встречающиеся среди представителей сильного пола.

GRAZIA: А вам самой такие черты свойственны?
М.М.: Какие-то проявления, безусловно, присутствуют, потому что я их осознанно в себе развивала.

GRAZIA: Как считаете, неуправляемый характер сына вашей героини — это ее вина? Мальчик стал таким из-за недостатка внимания?
М.М.: Конечно! В фильме как раз говорится в частности и о том, что если из- за карьеры забросить воспитание ребенка и упустить какой-то момент, жди непредвиденных ситуаций. В наше время полная свобода детей чревата неприятностями, но и без нее никак…

GRAZIA: Вы гордились бы таким самостоятельным сыном?
М.М.: Хорошо бы, чтобы помимо этого качества он обладал неким внутренним стержнем и умел максимально полно реализовывать свои возможности.

GRAZIA: Вы играете настоящую бизнес-леди — а сами никогда не думали попробовать силы в чем-то похожем?
М.М.: Смотря что подразумевается под бизнесом. Если мы переводим это слово буквально, как «дело», то им я и так уже занимаюсь — являюсь одним из учредителей благотворительного фонда поддержки деятелей искусства «Артист». Но естественно, здесь работают другие механизмы и преследуются цели не личного обогащения, а диаметрально противоположные.

GRAZIA: В рассказах О. Генри финал всегда оказывается неожиданным. С вами случались похожие истории или повседневность не бывает столь остросюжетной?
М.М.: Почему же, реальность не менее парадоксальна. Чем дальше, тем яснее я понимаю, что мы постоянно возлагаем на нее всяческие ожидания. Ну пожалуй, кроме детей. Предел их мечтаний — разве что мороженое, и то иногда они его не получают… Жизнь ежедневно переворачивает любые наши представления о ней.

GRAZIA: И какие же ожидания вы связываете с грядущим сезоном? Что у вас запланировано на ближайшие месяцы?
М.М.: В паре с Даниилом Страховым я сыграла в картине «Апофегей» по повести Юрия Полякова. При советской власти это произведение было запрещено, долгое время лежало на полке, и только сейчас его экранизировали. Надеюсь, в следующем году состоится премьера. Кроме того, снимаюсь в новой экранизации «Трех мушкетеров», режиссером которой выступил Сергей Жигунов. Мне досталась роль Анны Австрийской. И в наступающем сезоне планирую приступить к репетициям спектакля по пьесе Александра Володина «Пять вечеров» в театре «Ленком».

GRAZIA: Успеваете при таком графике следить за событиями в стране? Как относитесь к влиянию церкви на современные российские реалии?
М.М.: Религия и вера не имеют никакого отношения к светской жизни.

GRAZIA: А если вам предложат сыграть в фильме, героини которого напоминают участниц группы Pussy Riot, — согласитесь или откажетесь?
М.М.: Я воспринимаю все произошедшее как скандальную историю с последовавшим пиаром. Мне понятны цели девушек — и они отнюдь не добрые. А потому просто неинтересно принимать в этом участие. Я раньше играла Кармен — в моем понимании роль очень хорошо отражала суть происходящего сегодня. То, как быстро делаются имена и карьеры на скандале. Насколько важен момент якобы прорыва к свободе. Тема трагичная, ведь в результате ни к чему хорошему это не приводит.

Партнером Марии по съемочной площадке стал Дмитрий Дюжев. Ему досталась роль одного из похитителей несносного сына главной героини

GRAZIA: В продолжение темы о Кармен — как считаете, в погоне за целью хороши все средства или есть какой-то предел допустимого?
М.М.: Сейчас нет рамок. Можно войти в храм Христа Спасителя и сделать то, о чем уже все знают. Важно понимать, ради чего человек так поступает — руководит им искреннее заблуждение или корысть. Если он самозабвенно ошибается, то его можно оправдать, понять и простить.

GRAZIA: Ваш сын учится на актерском факультете. Думали о том, чтобы выйти с ним на одну сцену или съемочную площадку?
М.М.: Не хотела бы, чтобы у него возникла какая-то профессиональная привязка ко мне. У Андрея должна быть своя яркая судьба, та, которую он изберет сам. Не желаю, чтобы люди думали, будто у нас с ним какой-то семейный бизнес.

GRAZIA: Но сотрудничество самостоятельности не помеха…
М.М.: Еще какая!

GRAZIA: К тому же сравнений все равно будет сложно избежать.
М.М.: Вопрос в том, вступаю я в эту игру или нет. Я сделала свой выбор, а остальное меня не волнует.

GRAZIA: Что вы считаете самой большой удачей в своей жизни?
М.М.: Рождение ребенка в 18 лет.

GRAZIA: А какие качества назвали бы своими главными достоинством и недостатком?
М.М.: Черты характера, которые мы определяем как негативные, порой неожиданно становятся достоинствами — и наоборот. Все очень расплывчато. В последнее время я стараюсь найти и не потерять гармоничное состояние — миролюбивое, бесконфликтное и принимающее. Какие-то вещи, безусловно, мешают — к примеру, то самое мужское начало, о котором мы говорили. Потому что от природы я все же женщина.

Мария Андреевна МИРОНОВА (род.1973) - российская актриса, заслуженная артистка России

Мария МИРОНОВА: О ВЕРЕ БЕЗ СМИРИТЕЛЬНОЙ РУБАШКИ

Она - одна из самых востребованных театральных актрис, звезда отечественного кинематографа и продолжательница знаменитой актерской династии. О том, что график съемок и репетиций Марии Мироновой не позволяет ей отвлечься на что-то принципиально иное, сомневаться не приходится. Однако сама актриса так не считает. О том, что значит для нее «уметь оглядываться вокруг», какую эстафету передала ей Маргарита Эскина и что такое фонд «Артист», Мария Миронова рассказала корреспонденту «Фомы».

- Вы принципиально ничего не рассказываете о своем отце... Почему?
- Предпочитаю говорить о вещах, которые кому-то могут помочь поменяться. Говорить с целью удовлетворить чье-то праздное любопытство просто не хочу.

Давайте говорить о профессии. Всякий верующий человек в своей вере пытается обрести мир и внутреннее спокойствие. Актерская профессия этому не мешает?
- Театральная сцена для меня — особое пространство. Это почва для исследования человеческих мотиваций, движений сердца, души и ума. И это пространство, которое в ответ требует от тебя настоящего, честного и искреннего отношения. Если в своей работе ты сумел обнажить собственную душу, то зритель непременно начнет сопереживать твоему герою. За эту искренность и честность я люблю свою профессию. Конечно, мне можно возразить, мол, а как же страсть, которую иногда актеру приходится проживать на сцене? Но не кажется ли вам, что страстному по натуре человеку лучше страсть прожить на сцене, чем в реальной жизни? И своей игрой помочь другим, сидящим в зале, разобраться в собственных эмоциях и переживаниях...

Да, как у всякой монеты, в актерской профессии есть оборотная сторона. Жажда славы и признания - один из самых очевидных ее недостатков. Но как только приходишь к мысли, что слава, к которой, казалось бы, нужно стремиться, на деле — цель-обман, иллюзия, тогда это перестает мешать и отвлекать от главного в работе.

Как правило, актеры говорят, что сыгранный ими персонаж никак не касается их внутреннего «я». Все строится исключительно на профессиональных приемах.
- Я уверена, что Господь ведет, если Ему доверяешь. Моя последняя работа — роль в спектакле Театра Наций «Калигула» по пьесе Камю. И первое, и второе, и третье прочтение пьесы вызвало у меня серьезное отторжение. Не останавливало даже то, что режиссером постановки является Эймунтас Някрошюс (человек, работать с которым я мечтала с детства), что Калигулу будет играть Женя Миронов. Материал отталкивает — и точка. Но неожиданно в какой-то момент я поняла: мне надо через это пройти. Работать было тяжело, каждая репетиция — преодоление. И только сыграв премьеру, я вдруг поняла, что эта работа, роль Цезонии, возникшая в данный конкретный момент моей жизни, — не случайна. Прожить на сцене трагическую по своей сути ситуацию, историю безусловной любви, выживающей через муки и унижения — мне было важно и необходимо.

- А как Вам удается удержаться, чтобы не переступить грань между исследованием и провокацией?
- Как-то Александр Николаевич Сокуров, которого я очень уважаю, сказал мне: «Для актера, да и вообще публичного человека важна нравственность». Раньше мне хотелось ломать какие-то границы, существовать в каком-то якобы свободном пространстве. Сегодня я понимаю, что относиться к тому, что ты в жизни делаешь, в том числе к работе, нужно с трепетом. Чтобы не навредить. По крайней мере, к этому нужно стремиться. Конечно, по дороге ты можешь спотыкаться и совершать ошибки. Но если при этом оставаться непреклонным в своем стремлении, то Господь простит промахи и поможет двигаться дальше. Я понимаю, что любой из нас может заблуждаться, принимать какие-то свои мысли за движение сердца. Потому я спрашиваю совета у священника.

- Я не раз слышала от актеров, что профессия всецело заполняет их жизненное пространство...
- Глупо творить себе кумира как из людей, так и из профессии. Для себя я поняла это очень четко. Потому до своего сына пытаюсь донести, что в жизни важно уметь расставлять приоритеты, различая, что важно, что нет. А когда приоритеты расставлены, когда они окончательно сложились внутри тебя, тогда уже не страшно.

Я не люблю лишнего. В том смысле, что не берусь за какую-то лишнюю работу, ту, которая способна нарушить установленное равновесие. Для меня в жизни очень важны ограничения, рамки, которые дают мне ощущение цельности. Как только начинаю браться за многое, тут же происходит размен, нарушается устойчивость и утрачивается внутренняя цельность. А если теряю цельность, то не могу уже быть ответственна за то, что получается. Это мне напоминает дырявый шланг, про который моя бабушка, Мария Владимировна Миронова, говорила: в одну дырку втекло, из другой — вытекло, а в результате (тут она показывала комбинацию пальцев) — большая фига. Иначе говоря, внутреннее стремление к цельности для меня на сегодня — приоритет.

Когда исчезают противоречия

А что для Вас работа в Благотвори-тельном фонде «Артист». И как случилось, что Вы стали заботиться о ветеранах сцены?
- Вся эта история началась с Маргариты Алек-сандровны Эскиной. Театровед, многолетний директор московского Дома актера, она умерла в 2009 году и как будто передала мне эстафету заботы о пожилых актерах. Она была потрясающая: энергичная, сумевшая объединить вокруг себя людей, для многих — символ театральной Москвы. Даже будучи сама тяжело больна, передвигаясь на инвалидной коляске, она никогда не говорила о своей болезни, но находила возможность помогать и поддерживать пожилых актеров. Она вела картотеку, в которой были данные о 1500 актерах-пенсионерах, инвалидах, ветеранах войны, страдающих от разных болезней.

Однажды мы встретились, и я рассказала ей, что очень хочу как-то порадовать наших ветеранов сцены: актеров, которыми я восхищалась, у которых училась, с которыми связано мое детство, людей, которые сейчас оказались забытыми и находятся в тяжелом положении. Предложила устроить в их честь обед и сделать небольшие денежные подарки, поскольку не знала, в чем конкретно они могут нуждаться. День обеда был счастливейшим в моей жизни. Я могу его сравнить только с днем, когда родился мой сын. Как же я была потрясена реакцией тех людей, для которых мы всё это устроили. За наше скромное внимание они были так благодарны, будто мы их осыпали золотом.

Тогда, во время обеда, я не только увидела проблемы ветеранов, но и напряженно стала думать, как же их решать. Нас, работающих актеров, способных помочь, — много. Так почему бы нам всем не скинуться? Поговорили об этом с Маргаритой Александровной. И я стала искать единомышленников. Первым, о ком я подумала, был Женя Миронов. В тот момент я играла в спектакле «Кармен. Исход» в «Театре Наций», художественным руководителем которого Евгений Миронов является. Встретились на следующий же день. Оказалось, на эту тему он тоже очень давно думал. И тогда он предложил создать Фонд. Открытием Фонда и стал наш тот первый благотворительный концерт «Актеры — актерам» в октябре 2008 года в Пушкинском музее.

Теперь Фонд — большая часть моей жизни. И хотя есть свои трудности, но они не сопоставимы с той радостью, которую испытываешь, оказавшись кому-то полезной.
Я понимаю, что продолжать нашу работу нужно обязательно.

После 70-ти лет люди, особенно одинокие, оказываются абсолютно беспомощными, остро нуждаются в поддержке. Актерам к тому же очень сложно смириться с тем, что наступило забвение. И как никому, им необходимо чувствовать, что их искренне поддерживают, о них помнят. Картотека «Клуба ветеранов сцены», которую вела Маргарита Александровна Эскина, перешла к нам по наследству. Список имен в ней пополняется. Этим людям нужна наша помощь и внимание. После концертов они говорят: «Вы нам дали радость!», хотя по большому счету мы делаем элементарные вещи...

- Не случалось ли у Вас разочарований за время работы в Фонде?
- Знаете, одно из главных открытий, которое я сделала, — все, к кому я обращалась (коллеги-актеры, бизнесмены), откликнулись на призыв помочь, никто не остался безразличным. И это не дает мне остановиться. Фонд действительно связывает между собой людей. И не на каком-то поверхностном и эгоистичном уровне— это связь очень крепкая, сердечная. Ты понимаешь, что, собирая деньги на медикаменты, питание, операции, занимаешься не ерундой. Когда встречаешься с ветеранами, выступаешь для них, становишься свидетелем живой связи поколений. И понимаешь, если связь эта прервется — жизнь утратит смысл.

- Сегодня вопрос о разрозненности поколений стоит остро…
- Люди в принципе разрозненны, до такой степени, что даже разводятся с формулировкой: «непримиримые противоречия». Но работая в Фонде понимаешь, что на самом деле никаких непримиримых противоречий нет, они существуют только в наших мозгах. Я поняла, что нужно пробиваться через стену безразличия, за которой и скрывается человек. Именно безразличие рождает противоречия. Но как только начинаешь тормошить человека, обращаться прямо к его сердцу, обнаруживаешь в нем много прекрасного. Я поняла, что на самом деле безразличных людей попросту нет. Есть люди, которые прячут свои чувства под маской равнодушия.

- В одном из интервью Вы сравнили историю рождения Фонда с Евангельской историей о пяти хлебах. Почему?
- Ситуация с Фондом напоминает мне чудо, описанное в этой истории. Ведь мы начали с малого: устроили обед на 30 человек с небольшими денежными подарками. Потом число людей, которым удается помочь, увеличилось до 70 человек, затем их стало 150, 300, и сейчас их более полутора тысяч. Теперь «Артист» стал проводником между нуждающимися и стремящимися оказать помощь.
Однажды в Дом ветеранов сцены приехали выступать глухонемые актеры нижегородского театра пантомимы «Пиано». Спектакль для всех был потрясением. Эти дети делают то, что не могут сделать девяносто процентов актеров. Но и дети были благодарны своим зрителям. Как оказалось, им было очень важно вживую пообщаться с пожилыми ветеранами сцены. Поэтому работа в Фонде дает мне ощущение, что все в этой жизни не случайно, что все настоящее будет продолжаться и истинная любовь существует.

А если человек берется помогать другим без любви, только из-за чувства долга, потому, что, скажем, так вера велит?
- А здесь не важно, как начать — по велению сердца или долга. Даже если берешься за дело, преодолевая себя, все равно Господь рано или поздно откроет тебе настоящую радость. Тот, кто берется помогать, не ощущая внутри себя ничего, похож на ребенка, который послушен своим родителям. Он делает, потому что уважает, почитает их и доверяет им. И если не останавливаясь двигаться вперед, то обязательно почувствуешь, что начатое нужно продолжить.

«Не хочу сомневаться!»

- «Вера — сфера моей личной жизни и говорить об этом не стану». Как Вы относитесь к этой расхожей фразе?
- Абсолютно нормально. Еще недавно сама предпочитала так отвечать. Но поняла, что, как только вера становится живой, а не умозрительной, о ней хочется говорить. Она начинает приносить радость, которой хочется делиться.

Я читаю митрополита Сурожского Антония и Паисия Святогорца. И вижу, как они делятся своей радостью и не стесняются этого. Вижу, как светла их мудрость, каким светом, прозрачным и добрым, настоящим смирением, глубочайшей скромностью и бережным отношением к каждому человеку наполнена была их жизнь. Они действительно видели образ Божий в каждом. Этому нужно учиться.

- Вы крестились, уже будучи взрослой?
- Мне повезло: моя мама — верующий человек и меня крестила в семилетнем возрасте.

- То есть путь к вере для Вас не был долгим?
- Сначала я ходила в храм с мамой, просто потому что «так надо». Но спустя много лет я стала уже сама нащупывать какие-то зерна. Не сразу и не в один день я пришла к вере. Конечно же, были сомнения, уныние и преодоление. И я благодарна Богу за этот мой путь.

По характеру я достаточно упряма, поэтому не могу сказать, что семейные традиции сократили мой осознанный путь к вере. Да и не важно, на самом деле, каков по расстоянию он был. Это как в притче про жемчужину, которую рыбак нашел на дне моря. Теперь уже не важно, когда нашел и сколько искал. Главное — факт обретения.

- А что для Вас самое трудное в вере?
- Сомнения. Раньше мне казалось, что если человек сомневается — это хорошо, значит он развивается. Но если сомневающийся человек взялся за плуг и все время оборачивается — он неблагонадежен. Я поняла, что сомнения — наш враг. Они порождают страх потерять веру. Только засомневался, и вот тебе — падение. Как Петр — пошел по воде, засомневался и — хлоп, всё, под ногами никакой опоры. Поэтому я очень не хочу больше сомневаться.

- И что Вам помогает?
- Надежда на Бога и открытость. Замыкаться в себе нельзя. А то выйдет, как с тем героем анекдота, который во время наводнения просил помощи у Бога. В результате отказался уплыть на корабле, улететь на вертолете, предпочитал просто молиться и ждать чуда. В конце концов утонул, так и не поняв, что помощь может прийти откуда угодно. Просто нужно быть открытым для нее и суметь принять. Потому-то и важна исповедь. Она — момент доверия человека, открытость его для помощи Божьей.

- Вы ходите в храм с детства, а были ли периоды неприятия каких-то внешних явлений внутрицерковной жизни?
- Ну да, все было. Некоторые вещи казались унижением человеческой личности. И лишь позднее я поняла, что тебя никто не может унизить, кроме твоего собственного эго, твоих чувств. Оказалось, что важно научиться быть свободным от своего «я». А старушки… Сегодня я смотрю на этих бабушек и думаю: это же потенциальные наши ветераны, которым мы помогаем. У каждого свой характер, свои проблемы, своя жизнь.. Церковь — это то, что нас объединяет. Там может быть много искушений, но основа, на которой все держится — другая, чем за ее стенами. И когда ты примешь это сердцем, искушения переносятся гораздо легче.

С детства у меня было одно позитивное качество: мне хотелось мира. И внутри себя, и вовне. И слава Богу, что я никак не могла его найти. Потому что когда тебе что-то дается легко, ты перестаешь это ценить. И именно мир, который я искала, мне никогда не давался легко и даром. Поэтому когда я начала его нащупывать, спустя годы находить по крупицам, вновь теряя и опять обретая, он стал для меня ценен, как воздух.

В одном из интервью Вы сказали, что впервые столкнулись со смертью в детстве, когда увидели в храме гроб. И это произвело на Вас сильнейшее впечатление. Сегодня в обществе смерть, старость, болезни остаются как бы за кадром, о них не принято задумываться. Почему, на Ваш взгляд, так происходит?
- Потому, что исчезло приятие жизни, которое было еще у поколения наших бабушек. В православии это называется смирением. Смирение очень многих пугает. Меня тоже раньше пугало. Мне казалось, что за ним есть какая-то фальшь: мы живем, дышим, нам надо стремиться к каким-то достижениям, а вместо этого нам предлагают смирение — смирительную рубашку. Лишь позднее я стала понимать, что смирение — это счастье, это приятие жизни во всем ее многообразии. А человек, который все принимает — как ребенок, — он рад и не испытывает нужды, ведь о нем позаботятся родители, не они, так все равно Господь Бог позаботится. Важно принимать всё как есть. Тогда только есть надежда найти тот самый мир, мирность, о которых я говорила.
Когда люди не стремятся принять жизнь такой, какая она есть, они пытаются убежать от себя. И бегут в виртуальный, компьютерный мир, в телевизионную реальность, в алкоголизм или в стремление к бесконечной внешней молодости. Когда нет смирения, когда мы пытаемся постигнуть все умом, тогда не открываются душа и сердце. И чуда не происходит.
А ведь открыть сердцем — значит обрести навсегда.

Мария Миронова: «Мама называла меня «шкодой»

ЛЕГКО ли быть Марией Мироновой? Кто-то скажет, что легко. Ведь фамилия отца и бабушки наверняка помогает открывать многие двери. Но будь ты хоть трижды Мироновой, если сфальшивишь на сцене, ничего не добьешься. Машу жизнь этому научила довольно быстро. Эта весна оказалась для нее успешной. В театре «Ленком» она сыграла Эвридику в громком спектакле «Плач палача». А на телеэкраны вышел сериал «Главные роли» с ее участием.

«Ничего не помню»

— МАША, однажды ты рассказывала, как тебя до слез довел гаишник, который несправедливо к тебе придрался. А в театре такое бывает?

— Несправедливость я действительно тяжело переживаю, но в последнее время этого не было, тем более в театре. В работе я достаточно самокритична. Недовольство собой никогда не переношу на партнера, потому что партнер никогда ни в чем не виноват. Даже если он вдруг перепутал реплику, а ты из-за этого не смог играть, это все равно твоя проблема. Поэтому в работе я всегда ищу свою вину, а не режиссера, коллег, судьбы или еще чего-то: погода плохая, зритель не тот, Марк Анатольевич Захаров не в настроении…

— Чему тебя научило общение с бабушкой?

— Да она специально ничему никогда не учила. Но у нее можно было учиться самой. А восхищало меня в ней многое. Круг ее общения после ухода из жизни деда и папы был очень узким, потому что она не терпела ни лесть, ни ханжество, ни малейшую неправду. Она это сразу обрубала и отсекала. Очень многие люди говорили, что у нее трудный характер. Я так не считаю. У нас в театре есть замечательный артист Леонид Сергеевич Броневой, которого я просто обожаю, несмотря на то что кто-то, наверное, считает, что у него трудный характер. Леонид Сергеевич для меня чем-то сродни моей бабушке. Он тоже не терпит лжи, достаточно прямой человек, открытый, что думает, то и говорит. А я людей с принципами очень люблю и уважаю. Мне с ними легко. Сложнее с теми, кто думает одно, говорит другое, а делает третье, потому что, например, настроение изменилось. Я таких людей побаиваюсь, потому что не хочу зависеть от их настроения. В бабушке было огромное чувство справедливости. И не в ее характере было судить других, а себе делать поблажки. Поэтому ее мнение и в моих глазах, и в глазах многих людей приобретало очень большой вес.

— Что ты помнишь из своего детства?

— Честно говоря, в памяти детских воспоминаний осталось мало. Когда я читаю актерские мемуары, у меня даже возникает некоторая зависть к их авторам. Я сразу начинаю вспоминать, что бы я смогла написать когда-либо в своих воспоминаниях. И поняла совершенно ужасную вещь — у меня в памяти провалы. Кроме адреса, по которому я жила, почти ничего не помню. Ну, может быть, еще странички на полторы я бы наскребла, потея. И, признаюсь, это меня очень расстроило. Но я поняла, что, наверное, это не мое — хранить все в памяти.

— Даже не помнишь, как шла в первый класс?

— Я помню, что в первом классе была одной из самых высоких девочек. Я училась в трех разных школах. Училась всегда неплохо. Но никого из одноклассников не назову. Если кого-то из класса встречу, то боюсь, что даже не узнаю, к своему стыду. Недавно, когда я забирала Андрея из школы, ко мне подошла девушка и начала со мной очень тепло говорить, спрашивая: «Машуня, ты помнишь?» Но я ничего не могла с собой сделать. Я честно сказала, что ничего не помню, что у нее очень знакомое лицо, но где, когда, как я его видела, не помню. Оказалось, что мы с ней учились вместе. Но, даже попрощавшись, я так и не вспомнила. Каждый раз, когда подобное случается, мне бывает ужасно стыдно.

Провалиться с треском

— А ЧТО из институтской жизни тебе запомнилось, кроме учебы?

— Первый курс я проучилась в Щукинском училище. Потом родила Андрюшу, пропустила полтора года. Мои однокурсники ушли вперед, и мне не захотелось возвращаться в Щукинское. Во ВГИКе вел второй курс Михаил Андреевич Глузский, а я к нему всегда с уважением относилась, поэтому и перевелась во ВГИК. Во время учебы я была очень целеустремленной — старалась делать много самостоятельных отрывков. Хотелось как можно больше сыграть, потому что я уже тогда понимала, что в театре такой возможности выбирать и играть то, что хочешь, не будет.

— Помнишь первый успех?

— Я помню первый провал. Это был мой самый первый показ, на втором курсе во ВГИКе. Мы с моей приятельницей решили сделать отрывок из спектакля «Безумный день, или Женитьба Фигаро». Самое бредовое, что могло нам прийти в голову, — это взять костюмы из Театра сатиры, из легендарного спектакля. И самое поразительное, что нам их дали под честное слово! Это была настоящая авантюра. Аудитория была наполнена народом, у нас был первый отрывок. Когда открылся занавес, весь зал испустил глубокий вздох. Мы включили фонограмму знаменитой музыки из этого спектакля, но сам отрывок был очень слабым. Потому что занимались мы другим: гладили по ночам ленты от чепчиков и готовили пышные кринолины ручной работы. И, сделав такую мощную заявку, мы провалились с ужасным грохотом. Это потом долго обсуждалось: какая музыка, какие костюмы и какой плохой отрывок! Этот громкий провал мне показал, что нужно много работать. Потом, уже на последнем курсе, мы еще раз сделали этот же отрывок, потому что мне тот показ не давал покоя. И хотя в этот раз мы играли чуть ли не в своей одежде, зрителям отрывок понравился.

— С Михаилом Андреевичем Глузским ты общалась и после кончины бабушки? Они ведь играли в одном спектакле…

— Да, теперь в квартире, где жила бабушка, — музей, и он не раз туда приходил. Однажды мы отмечали какую-то годовщину и договорились попросить Андрея почитать стихи. А он в свое время очень много учил стихов: Пушкина, Есенина. Собралось много народа, все просили его почитать, и он стушевался. И вот тут Михаил Андреевич с палочкой встал на стул, прочел стихотворение и сказал: «Ну что, так трудно, что ли?» На вид он был очень строгий человек, а на самом деле заводной.

— Михаил Андреевич звал тебя в театр «Школа современной пьесы», а ты все же выбрала «Ленком». А про Театр сатиры никогда не думала? Ведь это был театр твоего отца.

— Если следовать этой логике, то могла бы подумать и про Театр им. Гоголя. Там работала моя бабушка (мамина мама), там я знала всех, и у нас преподавали артисты этого театра. Но я считаю, что идти по чьим-то стопам — это самое глупое в этой жизни. «Чем вы занимаетесь?»- «Знаете, я пошла по стопам». По чьим стопам? И куда эти чужие стопы ведут? Куда по ним можно прийти? А что касается «Ленкома», то я просто не могла не попробоваться в этот театр.

— В первый раз страшно было переступить черту, отделяющую кулисы от сцены?

— В самый первый раз я только танцевала в массовке. И вот как раз тогда мне не было страшно. Я ощутила абсолютный полет. Первое ощущение от выхода на сцену «Ленкома» — безграничная радость и сумасшедший восторг.

Взрослые поступки

— МАША, почему ты в семнадцать лет вышла замуж? Это ведь был взрослый поступок…

— Я не знаю, взрослый ли… Наоборот, замужество сбило мои планы, потому что мне хотелось приобрести некую самостоятельность, а оно, скорее, посадило меня, что называется, под крыло мужа. Но так сложилось.

— Ты родила, как только тебе исполнилось восемнадцать. Легко было решиться на это? Не было страшно так рано становиться мамой?

— Тогда у меня не было никакого расчета. Это была моя жизнь. А вот сейчас, по прошествии времени, я очень рада, что так случилось. Потому что сейчас у меня много спектаклей и уже взрослый ребенок. Будь он маленьким, мне пришлось бы от всего этого отказываться.

— Ты влюбчивый человек? Когда-нибудь влюблялась в партнера?

— В детстве была влюбчивой, с первого класса. А теперь — уже нет. Зачем? Но вообще влюбленность хороша тем, что дает подъем. Правда, у меня это никогда не было связано с конкретным партнером, просто очень многое и в кино, и в театре происходило на фоне влюбленности: и премьера спектакля «Варвар и еретик», и съемки в «Свадьбе». А это само по себе поднимает тонус.

— Не раз видела вас вместе с мужем. Создается впечатление, что у вас роман в ранней стадии.

— И как я должна это прокомментировать? Может быть, мы не будем эту тему трогать? Я не говорю о личной жизни.

— Ты как-то сказала, что у тебя холодная голова и ты можешь контролировать свои эмоции. Можешь сдержаться всегда и везде?

— Я могу сдержаться на работе. Дома, признаюсь, часто не сдерживаюсь.

— Вы с мужем оба эмоциональные люди?

— Достаточно. Просто я всегда выступаю за здравый смысл.

— Но в состоянии аффекта не до поисков здравого смысла. Тебя можно довести до такого состояния?

— Можно. Прежде всего тупостью. Потому что вначале я стараюсь разумно и логично доказать свою точку зрения. Если не получается объяснить за один раз, повторяю все во второй, в третий, в пятый. Но, если человек ничего не понимает, меня это начинает заводить. Так что, пожалуй, больше всего меня может раздражать только глупость, неаргументированный поступок, когда человек не может объяснить, почему он сделал так, а не иначе. Как ни смешно, такое случается с сыном. Бывает, я ему что-то объясняю: «Ты понял?» — «Понял». Делает не так. Я в пятый раз втолковываю: «Понял? Все в порядке?» — «Да». И опять делает то же самое. Конечно, когда это происходит в пятнадцатый раз, у меня кончаются аргументы, потому что они все уже были приведены.

В стиле ню

— ТЫ производишь впечатление очень скромного человека, в определенном смысле даже консервативного. Но у тебя были довольно откровенные сцены в фильмах…

— Бывает, что подобные сцены неоправданны. У меня были такие сцены и в «Свадьбе», и в «Олигархе». И в одном журнале даже написали на обложке: «Мария Миронова не боится откровенных сцен». Получилось, что я такая смелая. А я не могу это сказать про себя. Просто, если я доверяю режиссеру, например Павлу Лунгину, то делаю так, как он хочет.

— Ты сменила машину. У тебя долгое время был джип, и ты всегда говорила, что тебе нравятся мужские машины.

— Сейчас у меня тоже мужская машина, хотя и не джип. Машины я обожала с детства. У меня даже был альбом, в который я записывала все марки машин, которые узнавала. Мне очень нравились <Шкода> и <Ягуар>. Мама часто называла меня «шкодой». И когда я узнала, что есть такая машина, то пришла в полный восторг. «Ягуар» же нравился потому, что это сильное, красивое животное. У нас тогда еще в помине не было никаких «Шкод» и тем более «Ягуаров». В жевательных резинках были такие вкладыши: маленькие бумажки с разными картинками, в том числе с машинами. Под ними были написаны их марки. Больше всего мне в них нравились названия. Я была уверена, что рано или поздно буду водить. Меня это никогда не пугало. Еще в детстве без всякого страха я каталась на автодроме и входила в страшный азарт. Водить начала лет с 15.

— Ты очень похудела за последний год. Для спектакля? В «Плаче палача» твоя Эвридика говорит о том, что она очень худая.

— Нет, не для спектакля и не специально. Когда-то давно я пыталась худеть, но поняла, что, когда насилуешь организм, он тебе выдает разные сюрпризы, с которыми ты уже не можешь справиться. И еще это рождает комплексы. А если голова занята двенадцать часов в сутки стремлением похудеть, то человек не похудеет. Нужно просто владеть своим организмом. Это значит — есть столько, сколько надо, не больше. Я ем все, без ограничений. И в последнее время ем много. К тому же больше всего люблю «Макдоналдс». Обожаю эти бутерброды, булки. Но я трачу много сил, и это создает некий баланс.

— Скоро конец сезона в театре. Задумываешься о том, куда съездить?

— Это больная тема, мне уже давно не удается отдохнуть. Не знаю, получится ли этим летом, потому что если во время отпуска будут съемки, то, конечно, я выберу работу.

— А в свободный день не выезжаешь расслабиться на природу, на дачу?

— Дача мне досталась в наследство от бабушки. Но ездим туда редко. Да и вообще за город нечасто выбираемся. Иногда — в гости к друзьям. На своей даче ни лук, ни редиску с укропом не сажаю. Я люблю свежий воздух, но я не садовод. Если же говорить о любимом времяпрепровождении, то это общение с близкими друзьями. У меня их мало, и я их очень люблю и ценю. Дружба — это ежедневная работа, но для меня она в радость. Я вполне коммуникабельный человек, но очень трудно схожусь с людьми близко. Просто не хватает на это ни сил, ни времени.

Марина Зельцер, "Аргументы и факты"

«Мне хотелось пожить без суеты, в плавном течении времени, на природе. И вот теперь у меня есть загородный дом. Куда я пока приезжаю только для финансирования какой-то новой возникшей проблемы. То электричество погасло, то стойка сломалась», - рассказывает Мария Миронова накануне премьеры фильма «Салют-7», в котором она сыграла одну из главных ролей.

- Мария, недавно вы завели свой фотоблог в Интернете и сразу обзавелись большим количеством подписчиков…

Мне просто интересно стало, что такое - соцсети, почему все вокруг сидят в этих телефонах, это уже немыслимо! Ты хочешь с человеком поговорить, а он все время в виртуальном мире. В итоге я теперь и сама пишу в соцсеть, но только если есть повод. Я выставила там трейлер своего нового фильма «Салют-7», какое-то мероприятие нашего фонда «Артист». Но посвящать этому всю свою жизнь - это не моя история.

- Вы же там не только что-то информативное и полезное для дела выкладываете, но и фото из путешествий - Бали, Венеция...

- Вы сейчас со страстью фанатика путешествуете по самым дальним уголкам планеты…

Я рада, что теперь могу посмотреть такие далекие страны. Еще недавно я ездила только поездами, и мне приходилось ограничиваться Европой. Долгое время летала лишь в случае крайней необходимости.

- Что-то вас напугало?

Была пара неприятных ситуаций в самолете. Последняя - когда пилоты смогли сесть только с четвертой попытки и уже с достаточно низкой высоты. Мы с друзьями летали на Корфу. Туда - немецкой рейсовой авиакомпанией, и все прошло замечательно. А обратно был какой-то непонятный чартер... Не хочу людей пугать и все описывать, но это было ужасно. Со мной летели Павел Каплевич (театральный художник. - Прим. ред.) и его сын Максик. Возле них сидела какая-то старушка. И когда наконец мы приземлились, ее вырвало прямо на Максика. Все пассажиры были белого цвета. И держались за руки, потому что думали: это конец. Потом я долго держалась от самолетов подальше. К счастью, я это преодолела и теперь могу полететь куда-то далеко, на море… Стала прямо солнцезависимая. Яркое солнце для меня - аккумулятор.